Если я скажу, что впервые увидела Серёжку тринадцатилетним затравленным волчонком, то это будет неправдой. Поэтому нужно от начала рассказа отступить в далёкое прошлое, когда мы всей семьёй приезжали каждый год в отпуск в Россию, чтобы увидеться с родственниками.

Поскольку в отпуск мы ездили то зимой, то летом, приходилось чередовать посещение родителей в Ульяновске летом с посещением моей старшей сестры зимой, хотя зимы как таковой у них в Ашхабаде не было, и именно поэтому в холодное время года мы летели погреться в Туркмению.
Муж сестры был начальником военного аэродрома, принимавшего и отправлявшего за горную гряду в Афганистан вертолёты. После вывода войск из Афгана, аэродром был брошен, обслуживавшую часть сократили, но многие так и осели в Туркмении, не решившись бросить хорошие квартиры в центре вечнозелёного летнего Ашхабада и переехать в Россию с неясной перспективой получения жилья в далёком будущем. Сестра моя так и живёт в Ашхабаде, оказавшись теперь за границей.
Так вот, приезжая раз в два года в Ульяновск к родителям, я наблюдала, как у соседей рос внук, привезённый родителями с крайнего севера четырёхлетним пухлым восторженным карапузом, который впервые видел трамвай и автобус, телевизор и кино, и даже кошку.

Мальчику надо было учиться общаться с другими детьми и готовиться к школе, а не сидеть за Полярным кругом в кунге без окон и дверей и ждать ледокола с продуктами. Мне тогда было немногим больше 20-ти, и он называл меня просто Ольгой, как называет и до сих пор.

Прошло около десяти лет. Родители Серёньки так и не вернулись, да и приезжать перестали — в семье родились ещё двое детей и родителям было не до старшего сына. А он, избалованный до предела, не чающей души во внуке, бабушкой, в 13 лет стоял на учёте в детской комнате милиции, имел приводы за потасовки в пьяном виде, и имел перспективу окончания восьмилетки с «волчьим билетом».

Именно в это время я приехала в Ульяновск ухаживать за тяжело больной матерью. Проводив поздно ночью очередную скорую, я пошла выбросить в мусоропровод перевязочные материалы, и увидела на ящике скорчившееся от холода худенькое тельце и испуганный затравленный взгляд.
Взяв за руку, сказала: «Пошли пить чай». И мы пили остывший чай до утра, попутно хлюпая носами и растирая слёзы по щекам руками, и он рассказывал, что эта «тварь» — его дед, бил его по лицу и даже не остановил, когда мальчишка выскочил зимой в дверь раздетый, а гордость не позволила вернуться. А ему так обидно ещё и потому, что бабушка не встала на защиту, как обычно и даже не ищет его.

А я ему пыталась объяснить, что вот он и становится взрослым, а бабушка и дедушка наоборот постарели и ждут от него поддержки и ответственности, а он привык получать это от них, и именно поэтому у них начались нелады.
И я рассказывала, как я устала от болезни моей матери, от безысходности и от капризов престарелой больной женщины, которая отказывается переехать ко мне, не понимая, что у меня семья, дети, дом, работа. Рассказывала, как трудно отказаться от своей жизни, но придётся переехать к матери, хотя бы пока она встанет. И теперь уже он, как взрослый мужчина, успокаивал меня и убеждал, и обещал, а Я ВЕРИЛА!

А утром мы с ним пошли к нему домой. Он (ещё ребёнок) боялся деда, и шагнул через порог только после меня. В квартире пахло сердечными каплями и валерьянкой. Был тяжёлый разговор с криками и слезами, с руганью и упрёками, но он выстоял (он же мужчина!).

С этого дня у меня появились помощники во всём. Ребята помогали мне перекладывать и переносить больную, бегали в аптеку и в магазин. Друзья у него оказались такими же хорошими ребятами, и мы подолгу гоняли чаи. Конечно они хорохорились передо мной и друг перед другом, и не бросили курить, и иной раз приходили с запахом спиртного, но ни разу мне не было отказано в помощи.
Я не буду утомлять подробными рассказами о том, как прошли следующие 8 лет. Я нашла свою одноклассницу-работницу гороно.
Она смогла изменить ход событий в школе. Спасибо классному руководителю, она тоже сыграла в этом не последнюю роль, и Сергей с трудом и с репетитором окончил таки школу и получил аттестат. Ещё тяжелее мне было буквально засунуть силком его в военное училище связи. Не то чтобы он не хотел именно в военное училище, нет, он просто не хотел учиться нигде и никогда.

Я проходила с ним медкомиссию, я ходила с ним даже фотографироваться, а он искал причину, чтобы не пойти, не сделать, не сдать. Затем было два года учёбы с трудом, а потом наступил день, который я запомнила больше всех из этих долгих лет учёбы, день взросления и становления.
Раздался звонок телефона, и Сергей взволнованным голосом умолял приехать немедленно. Меряя шагами брусчатку у ворот училища, я ломала голову, что могло произойти. Первое, что пришло в голову — беременность его девушки, дальше этого мозги не работали. А он огорошил с ходу: «Сделай что нибудь, чтобы я мог доучиться, получить высшее образование, стать офицером! Я хочу стать офицером! Помоги мне перевестись хоть куда, в любое училище!» Оказывается объявили о расформировании училища. Был конец 90-х.
На днях он приезжает в очередной отпуск с семьёй. Подполковник пограничник, который служит на моей родине — на Сахалине, опять будет взахлёб рассказывать мне, как идёт на нерест горбуша и кета, а потом спохватившись закружит меня по комнате: «Кому я рассказываю:), ты же знаешь!» Потом они поедут к совсем стареньким бабушке и деду, и привезут от них новые фотографии его уже взрослых сестёр, постаревшего отца и матери, которую он не видел с 1992 года. Мне больно и обидно за неё.