17:50. Прошло 6 часов с момента доставки отца в Медгородок. «Он – наш. Оформляем», — говорит медсестра. Это значит, папка будет жить. Хотя бы какое-то время...

У отца четвёртая стадия рака. Иллюзий нет. Вопрос только в качестве жизни (точнее – дожития).

Несмотря на диагноз, чувствовал он себя вполне удовлетворительно: прошёл облучение, ковырялся на даче, водил машину, шутил: «Не дождётесь». Но 16 октября он упал на улице и… потерялся. Искали долго, нашли в соседнем квартале, хотя он был уверен, что находится в своём.

17 октября у него стали отказывать ноги. 18-го он слёг окончательно. Не разговаривал, никого не узнавал, не вставал даже в туалет.

Вызвали «скорую». Те приехали, почитали выписки из онкологии, сказали: «А чего вы хотите при таком диагнозе?». Порекомендовали вызвать в понедельник онколога. Всё.

В понедельник, 21 октября, вместо онколога пришла терапевтша. Сказала, что смысла вызывать онколога нет, потому что наркотики она и сама может назначить. Больше – никаких лекарств.

— Бесплатный рецепт оформляется в течение трёх дней, вот вам платный.
— Значит, через три дня к Вам можно прийти за бесплатным рецептом?
— А смысл есть?
— Вы хотите сказать, что он не проживёт три дня?
— Я не знаю…

Напоследок терапевтша сообщила, что «когда всё произойдёт», «скорую» вызывать не надо. Написала бумажечку с причиной смерти и предложила просто прийти с этой бумажкой в поликлинику, чтобы оформить выписку для получения свидетельства о смерти.

Всё это происходило без моего участия: отец живёт отдельно, с женой. Соответственно, всю эту историю я знаю с её слов. Мы приходили навестить отца, переживали, конечно, но понимали, что исправить что-то, видимо, невозможно. Ну, раз врачи так говорят.

Однако было какое-то неосознанное ощущение неправильности происходящего. Ощущение, что что-то здесь не так. И вечером нас осенило: у одного из знакомых жена работает неврологом, почему бы не проконсультироваться?

Утром позвонили, описали симптомы. Она говорит: «Вы с ума сошли?! Срочно на томографию!». Оказалось, что симптомы очень схожи с симптомами одной из разновидностей ишемического инсульта – атеротромботического. Развивается он ступенеобразно, иногда – в течение нескольких суток.

Естественно, звоню в «скорую», объясняю ситуацию. Меня переключают на заведующую. Она говорит: «У нас нет такой услуги – доставка на томографию. Вы понимаете, что у нас на этот аппарат очередь?». Я отвечаю: «А у нас человек без сознания пять суток, как же быть?». В общем, она согласилась прислать бригаду.

Доктор с сильным грузинским акцентом, конечно же, сначала ознакомился с историей болезни. Говорит жене отца: «Ну, Вы же всё понимаете…». Она: «Я-то понимаю, но дочь настаивает на госпитализации». Я говорю: «А я не понимаю. Как Вы можете поставить диагноз без томографии, если симптомы схожи?». Доктор: «Я Вас тоже понимаю, это – Ваш отец, и Вы хотите использовать все шансы. Я могу его отвезти, но его с таким диагнозом не примут в неврологию. Обратно сама повезёшь, если что». Естественно, соглашаюсь. Он вызывает реанимационную бригаду.

Приезжает реанимация. Ситуация повторяется: доктор читает историю болезни, пытается убедить жену, что ситуация безнадёжная. Тем временем отец начинает подавать признаки жизни. Хватает меня за руку, сердце бешено колотится. Меряем давление: 160/80. Обычно верхнее в полтора раза ниже. Видимо, слышит, что происходит.

Перехожу в наступление. Говорю: «Вы можете со стопроцентной уверенностью сказать, что инсульт исключён?». Доктор: «Понимаете, онкобольные у нас лечатся дома». «Лечатся?! Чем? Наркотиками?». Молчит. Медсестра спрашивает: «Где вы были пять дней, почему сразу не обратились?». «Обращались, — говорю, — но ваши коллеги его не взяли». В конце концов, врач соглашается отвезти в стационар. Отец открывает глаза, пытается повернуться на бок, тянется ко мне. Успокаиваем, находим людей для погрузки в машину, везём.

11:50. В приёмном покое 810-ки врач говорит регистратору: «Четвёртая стадия рака, кома». «Терапевта?», — спрашивает регистратор. «Ну, да», — соглашается врач. «Почему терапевта? – вмешиваюсь я. – Подозрение на инсульт, невролог нужен». Врач молча уходит.

Медсёстры тем временем завезли отца в кабинет невролога. Подходят к врачу: «Невролога вызвали?». «Терапевта», — отвечает тот. Я уже на нервах. «Издеваетесь? – говорю. – Какой терапевт?». «Женщина, тут решаем не мы и не Вы, а врач», — отвечает медсестра. «Но Вы же сами понимаете, что нужен невролог, поэтому и отвезли каталку в этот кабинет!». Молчат.

Минут через пять приходит девушка-невролог и ещё один врач, в зелёном халате. Девушка проверяет рефлексы, внимательно меня выслушивает. Она знает из документов про четвёртую стадию, но, в отличие от всех предыдущих врачей, она интересуется нынешним состоянием, его развитием и возможными причинами. Звонит: «У меня пациент в состоянии оглушения, срочно нужна томография». Коллега в зелёном халате начинает её убеждать в бесперспективности этого занятия.

Меня уже не удивляет, что все пытаются отделаться от отца. В очередной раз повторяю свои аргументы. Девушка со мной соглашается и говорит: «Мы в любом случае должны провести диагностику». «Зелёный халат» раздражённо машет рукой и говорит: «Тогда оформляй его во вторую неврологию, мне он не нужен!». «Вы тогда мне напишите вот тут, что он Вам не нужен», — спокойно отвечает девушка. Потом совершает тысячу звонков, кого-то убеждает и, наконец, получает разрешение сделать томографию. Милая девушка, жаль, что я в этом нервозе не догадалась узнать её имя. Есть же ещё нормальные врачи…

Идём на томографию. Санитарка удивляется: «Странно, вот сейчас пациентка поступила, в сознании, её – в реанимацию, а этого – просто в отделение. Не понимаю». Ну, я тоже не понимаю, но мало ли, как у них тут принято. Пусть хотя бы так. Могли бы и вообще домой отправить.

12:15. Стоим в очереди на томографию: аппарат только что починили, много работы. Наконец, всё сделано, едем во вторую неврологию.

Положили, ждём результатов томографии. Проходит час, два, три. Результатов нет. Идём к заведующей. Та звонит, выясняет, что работы – завал, результаты будут нескоро. «Вы хотя бы предварительный результат скажите, общую картину», — говорит заведующая. Выслушивает, назначает капельницу с маннитом.

15:45. Поставили капельницу. Примерно через полчаса отец открыл глаза. Взгляд спокойный, осмысленный. Подержал меня за руку, погладил по голове. «Рано ты собрался, папка, — говорю. – Кто же, кроме тебя, на даче возиться будет?». Минут десять так вот «общались», потом он снова закрыл глаза. Видно, устал.

17:50. Пришли результаты томографии. Медсестра говорит: «Завтра врач Вам всё скажет, я не имею права». Я говорю: «Ну, Вы хоть намекните, я же ночью спать не буду». Она говорит: «Он – наш. Оформляем». Это значит, нас не отправят домой. Это значит, папка будет жить.

«А что дальше?», — спрашиваю. «Сейчас мы будем делать ему капельницы, чтобы снять отёк мозга. Ему станет лучше. А остальное лечение врач завтра назначит».

Я понимаю, что у Медгородка, как у любого другого медучреждения, есть статистика, и её не хочется портить. Онкобольной всё равно умрёт, так лучше пусть он сделает это дома. Поэтому «скорая» не торопилась везти его в больницу, и если бы не консультация знакомого невролога, мы бы не имели аргументов, чтобы убедить врачей. Поэтому, вместо невролога, нас пытались направить к терапевту, чтобы тот развёл руками и отправил нас домой. Поэтому «зелёный халат» сказал, что ему такой пациент не нужен. И меня радует, что несмотря на борьбу за показатели, в Медгородке ещё есть такие врачи, как принимавшая нас девушка, спокойно и профессионально убедившая коллег и начальство в необходимости проведения диагностики. А самое главное – меня радует, что папке станет полегче. Думаю, есть большая разница в том, КАК умирать: без лечения, в атмосфере безысходности, или под присмотром врачей, которые облегчают твоё состояние и дают надежду. А там – кто знает, может, и совсем откачают, и он полноценно, без мучений, проживёт ещё какое-то время…